То была жестокая, бескомпромиссная борьба, и вряд ли стоит удивляться, что по завершении ее Бруку предстояло прочитать в одной из газет о себе как о «пирате и кровожадном убийце», а также узнать, что Хьюмом, Кобденом и Гладстоном (восхищавшимся Бруком, но не его методами) подан в парламент запрос с требованием расследовать его деятельность. Столь же предсказуемым было выступление Палмерстона в поддержку Брука как человека «безукоризненной честности» и готовность Качика Мозеса и других сингапурских купцов встать на его защиту.
В итоге расследование признало Брука совершенно невиновным, что являлось, скорее всего, справедливым решением. Заморские критики могли считать энтузиазм, с которым Брук преследовал охотников за головами и пиратов, несколько чрезмерным, но жители побережья, веками страдавшие от грабежей и насилия, придерживались противоположной точки зрения.
Так же, как и британская общественность. У нее не наблюдалось недостатка в героях, которых можно превозносить, но среди гордонов, линвингстонов, стенли и прочих Джеймс Брук по праву занимает уникальное место. В конечном счете он явился воплощением классического английского авантюриста старых времен: независимый, бесстрашный, прямолинейный, не лишенный самолюбования. В нем было что-то от буканьера, и неудивительно, что целое столетие авторы приключенческих романов для подростков станут использовать его в качестве модели для своих героев. Это большой комплимент, но не больший, чем тот, которым наградили его племена Борнео. Для них, по свидетельству одного путешественника, Брук был просто сверхчеловеком. К этому мнению могли присоединится и пираты Островов.
«Это одна из самых гордых и жестоких женщин на свете, и вся ее история есть летопись кровопролития и ужасных деяний» – так писала Ида Пфайфер, знавшая ее лично. Другие авторы назовут ее «современной Мессалиной», «ужасной женщиной… одержимой жаждой власти и жестокости», «Калигулой в юбке» и т. д. Для М. Ферри, министра иностранных дел Франции, она была просто «l'horrible Ranavalo». Существует полное единодушие, которое вкупе с подробным описанием ее злодеяний, вполне подтверждает самые недоброжелательные отзывы Флэшмена о ней.
То, что он был знаком с Ранавалуной не понаслышке, не вызывает сомнений. Его рассказ о Мадагаскаре и его странных обычаях находит подтверждения в других источниках, так же как описания эксцентрического гардероба королевы, картин с изображением Наполеона, мебели, идолов, гостевых карточек за столом, обычаев пить и даже музыкальных предпочтений. Приведенные им описания фантастически разодетого двора, полночной вечеринки и церемонии публичного омовения королевы точны до мельчайших подробностей. Что касается ее с ним отношений, то известно, что любовники у Ранавалуны были – не исключено даже, что и прежде смерти мужа, хотя это чистой воды догадка, основывающаяся на анализе событий, приведших ее к трону, чего Флэшмен только бегло касается.
Король Радама, ее муж, скоропостижно умер в 1828 году в возрасте тридцати шести лет. Поскольку детей у них не было, наследником являлся племянник короля Ракутубе. Его сторонники, предвидя схватку за власть, в течение нескольких дней скрывали новость о смерти правителя, чтобы дать Ракутубе консолидировать свои силы. Но молодой офицер по имени Андриямихадза, числившийся среди приверженцев Ракутубе, по причинам, оставшимися неизвестными, выдал тайну Ранавалуне. Та сумела привлечь на свою сторону крупнейших военачальников, внушив им мысль, что идолы желают ее вступления на трон, и безжалостно уничтожила всех несогласных, в том числе и несчастного Ракутубе. Она вознаградила Андриямихадзу за предательство, назначив его главнокомандующим и возведя (или закрепив) в статусе своего любовника. Впоследствии он был обвинен в измене, подвергнут испытанию тангином и казнен (см. Оливер, т. I).
Последующие тридцать пять лет стали царством террора, преследований по религиозным мотивам и геноцидом, который по масштабам своим (учитывая размеры Мадагаскара и его немноголюдное население) вряд ли имеет аналоги в свою эпоху. То, что Ранавалуна избегла расправы или переворота, следует отнести на счет силы, с которой вершила она свою безраздельную власть, и способности чуять заговоры. Сколько было последних, нам неизвестно, но ни один из них не закончился успехом, включая заговор Флэшмена 1845 года, или тот, в котором, к вящему своему испугу, оказалась замешана шестидесятилетняя тогда Ида Пфайфер. В своих «Путешествиях» она описывает, как принц Ракута (очевидно, все еще мечтающий избавиться от своей матушки) демонстрировал ей арсенал, который намеревался использовать при перевороте, и как потом ночью ей снились кошмары об испытании тангином.
Поскольку принц Ракута и Лаборд пережили события, о которых рассказывает Флэшмен, можно сделать вывод, что заговор рухнул, не начавшись, или что королева по каким-то соображениям решила не расправляться с конспираторами. По меньшей мере, доставляет удовольствие мысль, что мистер Фанкануникака был пощажен и продолжил свою преданную службу стране и королеве.
Не везде. – Здесь и далее, кроме особо оговоренных случаев, примеч. переводчика.
С правилами и терминологией этой игры можно ознакомиться в Приложении 1.
Наваб (набоб) – наместник провинции в Индии, в нарицательном смысле – богач.
Бэттер – отбивающий.
Поскольку большая часть «Записок Флэшмена» создана между 1900 и 1905 гг., весьма вероятно, что Флэшмен здесь имеет в виду квалификационную серию 1901–1902 гг., которую Австралия выиграла со счетом 4:1, и, возможно, матчи лета 1902 года, в которых австралийцы сохранили за собой «Урну с прахом» (2:1). Именно в этом году была предпринята неудачная попытка пересмотреть вечно вызывающее споры правило «ноги перед калиткой». (Комментарии редактора рукописи).