Флэшмен под каблуком - Страница 87

Вот плутовка-лиса,У нее в холмах нора.Вот тропа,Что ведет нас туда!А вот маленький пес,Уткнул в землю свой нос.Вперед же, друзья,Повеселимся, как всегда!

Ну и потом припев, с огоньком – да вы, должно быть, слышали эту задорную песенку, – и я голосил, пока не охрип. Как раз в тот миг, когда я решил, что больше не выдержу, она подошла, без всякого выражения переводя взгляд с моего лица на клавиши и обратно. «Семь бед – один ответ», – думаю и, продолжая долбить пальцем по пианино, стискиваю ее другой рукой, усаживаю на стул и ору:

Пусть растет малыш-пес,Выпьем все за этот тост!

И надо же: попялившись на меня еще немного, она начинает подыгрывать мне, правда, совсем не в такт. После музицирования мы отправились в кровать, на этот раз по-серьезному подойдя к вопросу. И тут меня ждало сильное потрясение: я думал, что ей понравится быть снизу, но не тут-то было – одним махом опрокинув все мои шесть футов и тринадцать стоунов, Ранавалуна оседлала меня и пустилась вскачь галопом, издавая стоны и хрипы и даже молотя меня кулаками. Это было все равно что заниматься любовью с гориллой, но ей, сдается мне, понравилось: нет-нет, не было ни улыбок, ни девичьих вздохов, но под конец она прижалась своим носом к моему и несколько раз проговорила: «Занахари… занахари», – что, как я впоследствии понял, являлось комплиментом.

Вот так произошла моя первая встреча с королевой Мадагаскара Ранавалуной, самой ужасной, без преувеличения, женщиной из всех, с кем меня сталкивала жизнь. Первая, но, к несчастью, далеко не последняя, ибо хотя взгляд ее ни на миг не утрачивал горгонской сути, она испытывала ко мне неистощимое влечение. Быть может, причиной тому мои способности к фортепиано, ибо, как правило, она меняла любовников, как перчатки, и в последующие недели я пребывал в постоянном страхе, что она устанет от меня, как прежде устала от Лаборда и нескольких сотен других мужчин. Француза еще просто выставили, но зачастую отправленных в утиль красавцев подвергали мучительному испытанию тангином, а потом варили в ямах, четвертовали или зашивали в бычью шкуру и оставляли гнить заживо.

О, ублажать королев – не самое приятное в мире ремесло, и что еще хуже, Ранавалуна оказалась несносно требовательной любовницей. Нет, не то чтобы ей доставляло удовольствие причинять боль мужчинам, как моей дорогуше Лоле с ее расческой, проказнице миссис Мандевиль с Миссисипи, отправлявшейся в постель в сапогах со шпорами, или тете Саре, этой чокнутой амазонке степей – о, мне в свои времена доводилось встречать знатных цыпочек, не правда ли? Ранавалуна была просто самкой, грубой и ненасытной, и после свиданий с ней все тело болело несколько дней. За шесть месяцев в качестве племенного жеребца мне пришлось лечить трещину в ребре, сломанный палец и бесчисленное количество синяков и вывихов. Так что можете себе представить.

Но хватит романтики: довольно будет сказать, что мой дебют оказался успешен и я был взят во дворец как раб-иностранец, пригодный в качестве не только любовника, но и – принимая во внимание армейский опыт, – офицера штаба и военного советника. Причем у дворцовых чиновников, приставлявших меня к исполнению обязанностей, даже мысли не возникло, что я могу не соглашаться, мечтать вернуться домой или просто иметь иные чувства, помимо искренней им благодарности. Раз оказался на Мадагаскаре, быть тебе там до гробовой доски, и точка. Это их национальная доктрина: Мадагаскар – это весь мир, причем совершенный, и не может быть предательства чернее, чем придерживаться иного мнения.

Тонкий намек на это я получил тем же вечером. Дождавшись разрешения покинуть высочайшее присутствие, я, утомленный и ошарашенный, был препровожден для беседы с личным секретарем королевы. Последним оказался маленький черный сморчок в куцем синем сюртуке с медными пуговицами и клетчатых брюках. Улыбнувшись мне из необъятных глубин своего воротника, он заверещал:

– Мистер Флэшмен, какое удовольствие – видеть вас! Моя звать Фанкануникака, я очень личный и очень специальный секретарь Ее Величества королевы Ранавалуны, Великого Облака, Затеняющего Мир, чтоб мне лопнуть! – Он принялся потирать свои черные лапки, потешаясь над моим недоуменным взглядом. – Где я так отлично научился говорить английский, что изумить вас? Так это потому, что моя учился в Лондоне, в школе Хайгейт, в Хайгейте, основанной в год от Рождества Христова 1565-й, на седьмое лето правления доброй королевы Бесс. Вот. Прошу, сидеть сюда и слушать меня. Я уже старый-старый парень. – Негр указал мне на стул.

Я привык не удивляться ничему в этой чудной стране, да и с какой стати? В свое время мне доводилось встречать оксфордского профессора, командовавшего невольничьим кораблем; преподавателя древнегреческого, свежевавшего мулов на перегоне в Сакраменто; валлийца в цилиндре, ведущего в бой импи зулусов – в этом ряду ниггер с Треднидл-стрит, исполняющий обязанности секретаря королевы Мадагаскара выглядит не так уж нелепо. Но при звуках английской речи – пусть даже этой кошмарной пародии на нее – я так расчувствовался, что едва не допустил глупость, собравшись задать вопрос, как можно улизнуть из этого сумасшедшего дома. Такая ошибка могла бы стать последней в стране, где любое неосторожное слово означает смерть или пытку. К счастью, я вовремя вспомнил про предупреждение Лаборда, и только осторожно полюбопытствовал, откуда он узнал мое имя.

– Ха-ха, мы тут многое знать, без дураков, извольте, – заявляет сморчок, и весь аж светится. – Вы приехать на берег с корабля Сулеймана Усмана, почему нам не поговорить с ним и не выяснить много разного? – Он вскинул голову и вперил в меня круглые глазенки. – Вы рассказать мне теперь, кто вы, откуда, чем занимаетесь, так сказать, приятель.