Вижу их, как сейчас: Брук сидит во главе стола в своем большом кресле, с наглухо застегнутым воротничком и аккуратно завязанным черным шейным платком, в черном сюртуке с манжетами в оборку; его загорелое лицо серьезно, и только одна деталь выбивается из общей картины – его непослушные кудри, которые ему никогда не удавалось распрямить. С одного бока от него Кеппел, при полном параде: в мундире и при эполете, на нем шикарный черный галстук, а вид у него сонный и торжественный. Затем размещаются Стюарт и я, в самых чистых штанах, которые нам удалось сыскать. Следом Чарли Уэйд, лейтенант Кеппела; Пейтинги Али, весьма браво выглядящий в накидке из темной шотландки, отделанной золотом и прихваченной широким малиновым кушаком, и Кримбл, еще один из помощников Брука, одетый вообще во фрак и модный жилет. За каждым сиденьем стоит слуга-малаец, а в углу, не говоря ни слова, но не упуская ничего, располагается криворылый Джинго – даже он сменил набедренную повязку на серебристый саронг, а волосы и ствол своего сумпитана, прислоненного к стене, украсил перьями птицы-носорога. Я ни разу не видел Джинго без его трубки или бамбукового колчана с этими адскими стрелами.
Про сам обед многого не скажу, за исключением того, что еда была вкусной, а вино – отвратительным и что застольная беседа состояла из бесконечного монолога Брука – как большинство деятельных людей, он был мастер навевать жуткую скуку.
– Без моей помощи на Борнео не возникнет ни одной христианской миссии, – помнится, говорил он, – потому что они бывают двух видов: плохие и американские. Плохие заталкивают христианство туземцам в глотку, заявляя, что их боги ложные…
– Что есть правда, – спокойно вставляет Кеппел.
– Конечно, но джентльмену не пристало так говорить, – продолжает Брук. – У американцев подход верный: они посвящают себя медицине и образованию и не говорят о религии или политике. И у них нет привычки относиться к аборигенам, как к низшим – именно это и губит нас в Индии, – тут он указует перстом на меня, будто это я был в ответе за британскую политику. – Мы внушили им сознание их собственной неполноценности, а это большая глупость. Сами подумайте: если у вас есть младший брат, который слабее вас, вы, в стремлении ободрить его, скажете, что он способен бегать или прыгать не хуже вас. Не так ли? Он знает, что не может, но это не важно. Вот так и туземцы знают о своем приниженном положении, но будут намного лучше относиться к вам, если вы сделаете вид, что не замечаете этого.
– Ну, быть может, вы и правы, – говорит Чарли Уэйд, оказавшийся ирландцем. – Но хоть убейте, не пойму, как вы можете ожидать, что они разовьются до нашего уровня или обретут хоть какое-нибудь самоуважение?
– А этого и не случится, – заявляет Брук. – Азиаты не способны править.
– А еврропейцы способны, значит? – фыркает Пейтинги.
– Управлять азиатами, – говорит Джей Би. – Еще бокал вина, Флэшмен. Но вот что я скажу, Пейтинги: ты можешь править азиатами, только если живешь среди них. Нельзя делать это из Лондона, Парижа, Лиссабона или…
– А как насчет Данди? – спрашивает Пейтинги, поглаживая рыжую бороду.
Когда взрывы хохота стихли, Брук говорит:
– Ну ты, старый язычник, ты же не бывал к Данди ближе, чем в Порт-Саиде! Обратите внимание, – обращается он ко мне, – что на примере старины Пейтинги вы можете наблюдать плоды смешения востока и запада: его отец – араб, а мать – каледонка. Ах, как печальна доля полукровки – он потратил пятьдесят лет, чтобы примирить шотландскую Библию с Кораном.
– Не так уж они и ррасходятся, – пожимает плечами Пейтинги. – По кррайней мере, они на голову выше «Книги общей молитвы».
Мне было любопытно следить, как они подначивают друг друга – так могут только очень близкие друзья. Брук явно питал огромное уважение к Пейтинги Али; но стоило разговору коснуться темы религии, как Джей Би снова оседлал конька и принялся разглагольствовать про недавно написанный им трактат против пункта 90 «Оксфордских статей» – уж не знаю, о чем там в нем говорилось, – и так до конца обеда. Потом, с подобающей торжественностью, он предложил тост за королеву, который мы выпили по морскому обычаю – сидя. Пока прочие болтали и курили, Брук совершил небольшую своеобразную церемонию, которая, думаю, лучше всего показывает отношение к нему его туземных подданных.
Во время обеда происходили весьма любопытные вещи. Пока в должном порядке на столе сменялись блюда и вина, я подметил, что через каждые несколько минут в комнату входит малаец, даяк или полукровка; проходя мимо Брука, каждый касался его руки и присаживался на корточки у стены рядом с Джинго. Никто не обращал на них ни малейшего внимания: казалось, здесь были все, от полуголого нищего до богатого малайца в золотом саронге и шапке, но все непременно при оружии – позже я узнал, что считается великим оскорблением появиться пред очами Белого Раджи без своего криса, как называется странный местный нож с волнообразным изогнутым клинком.
Когда мы принялись за сигары, Брук развернул кресло и стал поочередно принимать посетителей, негромко разговаривая с ними по-малайски. Один за другим они подходили, опускались на корточки и излагали свои просьбы или истории, он же слушал, наклонившись вперед и положив локти на колени, и важно кивал. Потом спокойно объявлял что-то, и посетитель, снова коснувшись его рук, отходил в сторону; нас будто и не существовало в комнате. Когда я потом спросил Стюарта, что это было, тот ответил: «Вот так Джей Би управляет Сараваком. Просто, не правда ли?»