Флэшмен под каблуком - Страница 66

Росту в нем было футов, по меньшей мере, семь, а страхолюдина – просто жуть: громадная, как арбуз, голова на массивных плечах, на затылке квадратная шапочка, глаза выпучены, а могучие руки сжимают длинный меч. Завидев меня, он вскрикнул, попятился по коридору, как-то странно раскачиваясь, потом вскинул меч над головой, засвиристел не хуже пароходного свистка, потерял равновесие и с оглушительным шумом рухнул на лестницу. Судя по звукам, он снес добрых два пролета, но я решил не дожидаться дальнейшего развития событий. Подскочив к ближайшей двери, я остановился как вкопанный, отказываясь верить своим глазам. Передо мной открылась комната, полная женщин.

Я зажмурился, полагая, что у меня бред или галлюцинации после трудного дня: все то же самое, как на картинке к бертоновским «Арабским ночам» – из иллюстрированного издания, которое можно найти только на континенте. Шелковые портьеры, диваны, ковры, кушетки, волны пьянящих ароматов и женщины – целое собрание, десятка два. Собрание прекрасное и осознающее этот факт, поскольку ткани, собранной со всех вместе взятых вряд ли хватило бы на одно приличное одеяние. Несколько саронгов, клочки шелка, браслеты, атласные шаровары, пара тюрбанов – ч-т возьми, всего этого было совершенно недостаточно, чтобы скрыть эти роскошные тела с их округлыми бедрами, пышными задами и выпирающими грудями! Я только недоуменно моргал и переводил взгляд с фигур на лица – тут присутствовали все оттенки, от шоколадного и бежевого до желтоватого и белого, и все, как на подбор, прекрасны: приоткрытые алые губки трепещут, темные, как агат, очи распахнуты в ужасе.

На мгновение мне показалось, что меня убили и я попал в рай – но будь я в земной или небесной юдоли, такой шанс упустить не мог. Видимо, мысль отразилась у меня на лице, потому как все прекрасное собрание взвизгнуло в один голос и бросилось бежать кто куда. Не стоит осуждать их за это, поскольку появившийся в дверном проеме Флэши – покрытый с головы до пят кровью и копотью, с пистолетом в одной руке и обнаженным кортиком в другой – мало напоминал заглянувшего на чашечку чая викария. Они метались по комнате, опрокидывая кушетки и сталкиваясь друг с другом в надежде добраться до других выходов из комнаты, и здравый смысл подсказал мне хватать ту, что поближе. Ею оказалась соблазнительная крошка, чей наряд состоял всего лишь из ожерелья и прозрачных шаровар; то ли моя рука, ухватившая ее за лодыжку, то ли перевесившая пышная грудь послужила причиной, но она потеряла равновесие. Прокатившись через убранный шелками альков, девица устремилась вниз по узкой лестнице, крича и брыкаясь, в то время как Флэши преследовал ее по пятам. У подножья я прижал ее к стене и вожделенно обхватил руками – и тут раздался звук, который в мгновение ока напомнил мне, где я нахожусь, и вытряхнул из моей головы все похотливые мысли – это был оглушительный ружейный залп, прогремевший прямо за тонкой стеной дома. Затем послышался звон стали и гомон туземных голосов – пираты, не иначе, – а вдали кто-то по-английски командовал всем найти укрытие.

Здравая мысль: припечатав брыкающуюся стерву к полу, я взмахнул перед ней револьвером и приказал молчать. Она трепыхалась, лицо ее было искажено ужасом – а личико-то симпатичное: смесь китайского с индийским и малайским, похоже: огромные глазищи полны слез, носик короткий, губки пухленькие. Святой Георг, и сложена что надо! Скорее инстинктивно, чем преднамеренно, я оценивающе потискал ее; она затрепетала под моей рукой, но даже не пискнула.

Я с тревогой вслушивался – пираты двигались вдоль нашей стены, затем вдруг дали новый залп: зазвучали крики агонии и проклятья, топот ног и свист пуль, пролетающих в опасной близости. Я зажал ей рот ладонью и навалился всем весом, опасаясь, что она вскрикнет и какой-нибудь ч-тов дикарь проломит игрушечную стену и прикончит меня. Так мы и лежали в этом душном закутке у подножья лестницы, внимая шуму битвы, разворачивающейся не далее чем в шести футах от нас; один раз, во время секундного затишья, откуда-то сверху донеслись вопли и плачь: очевидно, прочие воспитанницы института благородных девиц Патусана готовились к нашествию насильников и убийц. Я поймал себе на том, что истерически шиплю своей пленнице на ухо: «Тихо, тихо, тихо, Б-га ради, тихо!», – она же, к моему изумлению, рыдает мне в ответ: «Amiga sua, amiga sua!» С испуганной мольбой в глазах, она погладила мое мокрое от пота лицо и даже попыталась улыбнуться, скорчив личико в умилительной гримасе. Ее губы, с которых слетали едва слышные стоны, вытянулись, стараясь дотянуться до моих.

О, да, мне частенько приходилось видеть охваченных ужасом женщин, но я никак не мог взять в толк, чем вызвана столь бурная и страстная реакция. И тут вдруг замечаю, что моя дрожь носит странно-ритмичный характер, что одна моя рука сжимает ее колыхающуюся грудь, а другая – пышное бедро, что одежда наша невесть каким образом скинута, а внутри меня пульсирует некое иное, помимо страха, чувство. От удивления я едва не сбился: вот уж никогда бы не подумал, что могу оседлать девчонку, сам того не помня – но факт есть факт: мы лежим, пыхтя, как король Хэл в медовый месяц, и это после всех треволнений сегодняшнего дня и посреди бушующего вокруг нас карнавала битвы, смерти и ужаса. Вот лучший пример того, как в моменты кризиса срабатывает самый сильный из инстинктов: кто-то начинает молиться, кто-то кричит: «За королеву и Англию!», но есть человек, который, горд вам сообщить, что в минуту смертельной опасности, раздираемый на части диким ужасом и необоримой похотью, он инстинктивно предается распутству. Причем не абы как – когда ты понимаешь, что это может быть твой последний раз, выкладываешься по полной. И знаете, вполне может быть, что самая сильная любовь – суть порождение страха, как любил говаривать доктор Арнольд. Мне, по крайней мере, никогда более не доводилось бывать в такой отличной форме, ибо в последний экстатический момент моя партнерша напрочь лишилась чувств, а это высшая степень наслаждения, которую вы можете им подарить.